В полукруглом вестибюле с мраморным полом длинноволосая девушка в очках сидела за столом и, прижав подбородком к плечу телефонную трубку, что-то говорила в нее, надписывая и заклеивая конверты обеими руками. Она еще не кончила говорить, когда зазвонил второй телефон. С нами она поздоровалась улыбкой. Мы поднялись по мраморной лестнице на второй этаж в длинную, отделанную панелями комнату с высоким потолком, паркетным полом и камином; когда-то это был зал для приемов, теперь – Вторая галерея. Там нас встретил молодой человек с каким-то металлическим стержнем в руке. Карл Кац представил его. Это был Бупендра Кариа, индийский фотограф, два года работавший с Корнелом Капа и ставший одним из помощников директора Центра. Вошел Корнел Капа, пятидесятишестилетний коренастый фотохудожник с буйной седой шевелюрой, мохнатыми бровями и располагающей улыбкой. «Младенец готов появиться на свет, – сказал он. – Мы еще успеем к открытию. Идемте, я хочу вам все показать».
Обхватив Каца рукой за талию, Корнел Капа подтолкнул его к дверям.
– Мы возвратили зданию первоначальный вид, – сказал он. – Когда мы сюда въехали, тут была масса перегородок, но мы их сняли. Видите панели на стенах? Эту отделку мы сохраним навсегда. Мы спроектировали специальные стойки, к которым фотографии будут прикрепляться металлическими стержнями, – и он показал на стержень в руке индуса. – Это придумал гений, открытый Карлом Кацем. Вот только он напутал, как полагается гению, и ухитрился изготовить такие стержни, что к отверстиям они не подходят. Правда, Бупендра? – спросил он улыбнувшегося в ответ индуса.
Вторая галерея и большая отделанная панелями соседняя комната были отведены под одну из будущих выставок: «Между прочим, СССР (1954 и 1973)», составленную из фотоснимков, которые сделал во время двух поездок по Советскому Союзу Анри Картье-Брессон.
С противоположной стороны дверь из приемной вела в облицованную деревянными панелями библиотеку, где к стенам было прислонено множество складных стульев; три высоких окна выходили на Пятую авеню. –Здесь мы устраиваем лекции, показ фильмов, конференции, – пояснил Корнел Капа.
Карл Кац, взглянув на часы, сказал, что ему пора возвращаться в Метрополитен-музей. Корнел Капа похлопал его по спине, попрощался и повел нас на третий этаж.
–Здесь, – сказал он, будут преподавать фотомастера. Лучшие фотографы будут раз в неделю вести у нас семинары. Наш Центр, – продолжал он, будет единственным фотографическим музеем в стране, если не считать основанного в 1947 году Международного музея фотографии в Доме имени Джорджа Истмена в Рочестере. Конечно, такие американские музеи, как Музей современного искусства и Музей Уитни все же выставляют работы фотографов, – добавил он.
– Но они покупают только несколько негативов известных фотографов. А как насчет всего остального? Я задумался об этом после гибели брата, Бишофа и Сеймура. Их негативы – труд всей жизни! Я сохранил их. Что же происходит с другими фотографами? После их смерти родные относят их фотографии на чердак и в конце концов выбрасывают на свалку. А ведь история XX века отражена в фотографии гораздо полнее, чем в литературе, – закончил он. – Но пойдемте. Я познакомлю вас с молодыми людьми, которые со мной работают. Некоторые добрались до нас даже из далекой Калифорнии. Дверь Центра будет открываться в 11 утра, а закрываться в 11 вечера, если не позже. Кто знает, когда фотографы станут расходиться? И кофеварка будет работать без перерывов».
Внизу в вестибюле длинноволосая девушка продолжала говорить в телефонную трубку и надписывать конверты. Рядом с ней примостился на корточках бородатый молодой человек со вторым телефонным аппаратом и телефонной книгой.
«Дейвид Котц, – представился он. – Сегодня телефонист, завтра электромонтер, послезавтра плотник, а в один прекрасный день, может быть, фотограф».
Во Второй галерее продолжали развешивать работы Картье-Брессона.
В простенке между окнами поместилось изображение советской молодежи: юноши и девушки танцевали под гигантскими портретами вождей. Фотографию рассматривал Бупендра Кариа.
К нему подошла девушка, держа в руках таблички с вариантами надписи. «Обе шоколадного цвета с белыми буквами, – сказала она. – Какой цвет взять – молочного или темного шоколада?» Индус выбрал темно-шоколадный. Капа постоял перед фотографией Картье-Брессона, оценивая ее одобрительно-критическим взглядом, а затем сказал, что «Ле Монд» недавно напечатал интервью с Картье, в котором тот заявил, что его всегда увлекала не фотография, а живопись, что теперь он каждый день рисует и ценит свои рисунки гораздо больше, чем свои фотографии. Во Франции интервью произвело впечатление разорвавшейся бомбы. «Ле Монд» попросил некоторых фотографов высказаться и напечатал несколько высказываний, в частности Жиля Переса и Марка Рибо.
«Картье-Брессон был для Рибо и отцом родным и ментором, – продолжал Капа. – И вдруг огорошил его заявлением, что фотография – ерунда. Ну, конечно, все заволновались. Но это типичный Брессон. Пых-пых-пых – пар накапливается, а потом вода вскипает и сбрасывает крышку с чайника, – улыбнулся он.
– Вообще, вся эта история типична для французов: любовь, ненависть, уважение, неуважение, ответы, возражения. Так что теперь из-за океана слышны раскаты грома».
Из библиотеки доносился негромкий голос. Говорил сам Картье Брессон.
«Голос учителя, – сказал Капа, указывая на дверь. – Пойдем, стоит посмотреть эту видеозапись. Мы будем пускать ее каждый день до самого конца его выставки».
В комнате было темно и пусто. Картье-Брессон говорил на почти безупречном английском: «Люди иной раз спрашивают: сколько снимков вы делаете? Трудно ответить; правила здесь не существует. Иной раз – возьмем вот эту фотографию в Греции – сразу видишь перед собой весь кадр и только ждешь, чтобы кто-нибудь прошел через него. Вот это и волнует в нашей профессии – вечное ожидание. Что произойдет через секунду? Скорей, скорей, скорей, бросаешься, как хищник на добычу. Я крайне импульсивен, прямо комок нервов, но этой своей чертой я умею пользоваться. Нужно оставаться самим собой, и в то же время нужно забыть себя. Поэзия – основа всего. Каждую минуту мир возникает заново и каждую минуту разлетается вдребезги. Вот это напряжение и волнует меня. Я люблю жизнь. Я люблю людей. И в то же время терпеть их не могу. Я люблю фотографировать, люблю присутствовать при событии. Это означает говорить «Да! Да! Да! ! ! ! когда никаких «может быть» быть не может!»
Международный центр фотографии. Начало